Сколько бы лет не прошло - 50, 70 или 100, никогда не забудутся подвиги героев той войны, прошедших пол-Европы, жертвовавших своими жизнями ради спасения страны. В каждой семье есть свой ветеран – свой герой, чьи воспоминания будут передаваться из поколения в поколение, чтобы такой трагедии не повторилось никогда.
«Гвардии лейтенант, за что мы воевали?»
На столе у ветерана карта ещё советских Украины и Молдавии. Под новости из Донбасса склоняясь над потрепанной от времени картой, Николай Георгиевич вздыхает: «Сердце болит! Освобождали как раз все эти места Украины. Последние три года прекратилась переписка с моими сослуживцами из Луганска - с двумя братьями Головченко, Николаем Минчуком и Манушевским, с которыми мы воевали в 35-й гвардейской дивизии. Последнее письмо от них было с вопросом: «Гвардии лейтенант, за что мы воевали? О той жизни, о которой мы мечтали, и думать перестали». Ответил я ему - и все, ни одного сигнала…»
5 рублей в конверте
Родился Николай Георгиевич в Урюпинске тогда ещё Сталинградской области в 1923 году. Окончив 7 классов, политпросветшколу и планерную школу при ДОСААФ, решил исполнить свою мечту: «летать как можно дальше и как можно выше» - стать летчиком-испытателем. И в 1940 году Николай Щурий был зачислен в летную школу Сталинграда. Казалось бы, открылся путь к осуществлению мечты, но после года учебы настало 22 июня.
«После объявления войны мы рвались на фронт, но пришлось нам сначала отучиться по ускоренной программе и выпускаться досрочно сержантами», - говорит ветеран. И 1 января 1942 года с путевкой от военкомата Николай Щурий оказался в училище связи в Сталинграде.
«В августе месяце мама в конверте прислала в Сталинград 5 рублей. В увольнительной в городе мы наелись мороженого и захрипели. Выписавшись из больницы спустя три дня, своего училища я уже не нашел – его эвакуировали в Муром и в Саратов, - продолжает ветеран. –Так я попал на тракторный завод, где пробыл трое суток, готовя ополчение. Утром 23 августа 1942 года немцы сосредоточили танковые подразделения и прорвали оборону, выйдя в 1,5-5 км к заводу. Бывшие там девичьи зенитные подразделения не растерялись, опустили стволы на прямую наводку и начали бить по пехоте и танкам немцев. Бросили туда и нас с одним из полков 10-ой дивизии НКВД. Общими усилиями нам удалось их остановить.
Попав на отремонтированные танки, которые шли как сопровождающие, я был зачислен автоматчиком-связистом в 169-ю танковую бригаду, которая обслуживала 35-ю гвардейскую дивизию. В течение месяца в её составе я участвовал в боях за Сталинград. Дальше наша дивизия воевала в районе Песковатки, Самохваловки, Вертячего, разъезда 564, Воропоново, Малых и Больших Россошек».
«Уважительной причиной выхода из боя является смерть»
«В нашей части воевал Луис Рубен Ибаррури - сын председателя коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури. В связи с гибелью командира пулеметной роты он взял на себя командование и руководил боями под Самохваловкой и у Разъезда 564. После приказа разгромить немецкую группировку в жестоком бою он был ранен в руку, но с поля сражения не ушел. В этот день было подбито 11 немецких танков, захвачено три эшелона: один с вооружением, два с продовольствием. Но успешные действия не спасли испанца - Ибаррури был вторично ранен в грудь. Его переправили за Волгу, но рана оказалась смертельной. Похоронили Луиса Рубена Ибаррурина в Аллее героев в Волгограде. Он был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.
Последние бои нашей дивизии в Сталинграде были в районе волгоградского элеватора, узкие и крутые лестницы которого усложняли наши действия. Когда немцев выбивали с верхних этажей, они занимали низ. Освобождали низ, а немцы прорывались на верхние этажи. В Сталинграде было правило: группа бойцов самостоятельно решала вопрос, каким оружием и как воевать, что занимать, и это нам помогло, как и листовки, где было написано: «Есть оружие, есть гранаты – бой за каждую дверь, за каждую комнату, за каждый этаж, за каждую лестничную клетку. Уважительной причиной выхода из боя является смерть. За Волгой для нас земли нет!» По этому принципу мы и воевали. В конце лета 1943 года последовало новое наступление и выход в сентябре к Днепру».
«Письма с Родины были для нас духовной пищей»
23 сентября Николай Щурий уже был на левом берегу в госпитале с ранением в ногу. «Как переправляли, кто переправлял, не знаю, - говорит ветеран. - Видно, на роду было написано, хоть с ранением, но попасть на тот берег. Оттуда на санпоезде меня эвакуировали с другими ранеными из Волжского в Саратов, где на вокзале меня встретил командир 1-го батальона Сталинградского училища связи: «А мы думали,ты пропал без вести или погиб!» А я ему: «Я ещё живой!». Забрал он меня обратно в училище связи, которое находилось в нынешнем корпусе №7 СГУ. В Саратове пришлось пробыть 3 месяца.
1 января 1943 года пригласили нас, курсантов на Новогодний бал в среднюю школу № 12, где оказались студенты экономического института. Там были три девушки, с одной из которых мы стали встречаться. Но тогда я о женитьбе серьезно не думал. Повстречались мы недели три, а потом была переписка… Эти письма сохранились у меня до сих пор.
Письма с родины были для нас духовной пищей. Мы узнавали из них, что делается в тылу, как живут родные. И в то же время у нас находились слова поддержки и любви к родным. После сдачи экзаменов нам присвоили звание гвардии-лейтенанта и направили на Юго-Восточный фронт. А на фронте во взводе у меня было 5 девушек, но после освобождения Одессы не осталось ни одной - всех расхватали замуж командиры. Жизнь и на войне продолжается…»
Случай
Однополчанин Николая Щурия Владимир Военков воевал в Сталинграде, дошел до Днепра и ни разу не был ранен. По этому поводу он не раз сокрушался: «Вот паразит. Наверное, на конец войны мне готовит. Врешь, фриц, Владимир Военков был, есть и будет!»
«Так вот, как-то в перерывах при наступлении на Апостолово и окружении Никопольской группировки поехали мы с Военковым в баню. Приехали, а с Никополя стала стрелять немецкая дальнобойная пушка. Только помылись, ложку в борщ, как в угол прилетел снаряд, и мы оказались на полу». Когда туман от пыли прошел, Военков сидел уже с раненой рукой: «Вот теперь попробуй сказать, что я не раненый. Я теперь с раной! Не ранен, а с раной!» Но судьба распорядилась по-своему. Владимир Военков погиб уже в Берлине в ранге подполковника.
«Там перед Имперской канцелярией при переносе наблюдательного пункта пришлось забраться на второй этаж, чтобы установить стереотрубу, - рассказывает Николай Щурий. - С кошкой на руках Военков поднимался по лестнице. Его адъютант остановил его: «Товарищ подполковник, здесь снайперы за нами охотятся. Осторожнее!» В это время кошка вырывалась из рук и, когда он потянулся за ней, раздался выстрел – и наповал… Где похоронен он, я узнал от однополчанина Марата Федоровича Егорова, который уже в мирное время был в Берлине в Трептов-парке. Он рассказывает: «Слышу на немецком языке: «Что-то случилось с фронтовиком!..» Я лежу на плите. Встаю. Смотрю, а на ней написано: «Военков Владимир Михайлович. 1921 - 1945 г.г.»». «Вот где мы встретились с нашим командиром полка, – говорит Марат Егоров. - Но как я очутился именно у плиты Военкова– не знаю».
Николай Георгиевич Щурий рассказал и о другом случае. «Как-то мы с Владимиром Лебедевым проходили мимо штаба батальона. Там хатка, а перед ней небольшой сад, где собрали человек пятнадцать на какое-то собрание. Лебедев говорит мне: «Николай, давай послушаем, что там говорят». А я ему: «Успеешь, пошли дальше». Только отошли на 20 метров, как заговорил шестиствольный миномёт и попал прямо в сад перед домом… Страшное зрелище: где нога, где голова, где руки… Я говорю: «Ну, Лебедев, посидели? А ребят уже нет. Не всегда надо идти на поводу у своих желаний. А теперь горюй не горюй, а людей уже нет».
Украина, 1943 год: Меловое, Сватово, Старобельск, Красный Лиман, Изюм, Лазовая, Павлоград, Запорожье
У могильного холма атамана Орлова к нам пришло пополнение из роты штрафников. Взяли мы эту могилу благодаря и бойцам штрафбата, у которых был свой участок. После взятия могилы в штабе полка потом одним писали извещения о гибели, другим – о награждении, третьим, кто вел себя достойно, - для снятия судимости.
Когда расцвело, глядеть на реку стало страшно… Попадают снаряды в плоты, лодки. Летят кусками люди, лошади… Лучше сам бы там был, чем видеть это. Плацдарм был взят, и началось наступление на Апостолово. При прибытии на правый берег командования дивизии немецкая авиация сильно бомбила балку, где расположился штаб. Утром там было засыпано землей 17 человек. Из них удалось спасти только восьмерых». Среди погибших оказался и начальник связи дивизии Александр Анисимов, который при постановке задания наведения связи через Днепр обещал представить Николая Щурия к званию Героя Советского Союза. Однополчане говорили ему, что материалы были оформлены, а где они, до сих пор неизвестно.
«После взятия Одессы и переброски в район Тирасполя на правом берегу Днестра мы поддержали расширение плацдарма, и перешли под Ковель, где наступать приходилось по Пинским болотам. Здесь получила распространение практика гашения болот с помощью настилов из бревен, через которые переходили танки и орудия, - говорит Николай Георгиевич. - Доходило до того, что разбирали деревянные дома, но столкновений с жителями не было».
«За отвагу»
«В моем подчинении было и 37, и 20, и 50 человек. Связист идет за пехотой. Чем быстрее работает связь с передовыми отрядами, тем меньше потерь и больше успеха в проводимой операции, - рассказывает ветеран. – Как-то при прокладке связи на 17 км был задействован весь взвод из 27 человек, и на это у нас ушло 3-4 часа. Немцы взрывали всякие линии связи, привязывали к столбам шашки и рвали провода. Там, где не было возможности соединить провода, шел в ход кабель.
Самая дорогая награда – это медаль «За отвагу» и медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» и за звание. Медаль «За отвагу» дали после Сталинграда и Северского Донца. В марте при обороне на Северском Донце у нас вдруг оборвалась связь, где было протянуто 3 ветки. Северский Донец разлился тогда на 5 км и затопил всю низину. Я переключился на связь 179-го артполка, которая проходила по колючей проволоке и кабелю. На что в ответ получил нецензурное одобрение начальника связи артполка, оказавшегося саратовцем, Николая Куприяновича Ионова. Из-за того, что прерывались все мои три линии, я понял, что это произошло в разливе на деревьях, где они сходились вместе. Мы в лодку - и туда. Когда приплыли, было уже темно. Слышим немецкий разговор. Поднялись вдвоем на 1,5 метра на рогатку из ветвей, а там два немца с аппаратом. Одного – из автомата, второго скрутили и отвезли в штаб дивизии. Оказываетя, они перерезали провода и подключались для своих разговоров. Через какое-то время после этой операции меня вызывали в штаб дивизии, и командующий артиллерии Пожарский наградил меня медалью «За отвагу». Это была моя первая награда».
«Жить, жить, жить…»
«Знаете, порой смотришь и думаешь: было или не было? Когда вспоминаешь форсирование Вислы, взятие Хелма и Люблина, все встает перед глазами. После Люблина побывали мы на территории концлагеря «Майданек». Не дай бог никому не то что быть, но и видеть все это. Жуть… Огромная печь, обнесенная колючей проволокой, и огромные склады. За печами большое поле с огромной капустой с сизовато-красными жилами. Росла эта капуста на полях, которые удобряли человеческим пеплом. Склады, оборудованные с немецкой тщательностью, в которых были аккуратно сложенные коробочки с золотыми зубами, кольцами, тюками женских волос, женского белья и обуви. Все это было тщательно отсортировано и уложено для отправки в Германию. Оставшихся в живых узников «Майданека» освободили прошедшие впереди нас танкисты.
Форсирование Вислы тоже у меня перед глазами. Вспоминаю только, что в голове стучит: «Жить, жить, жить…». «Я, наверное, с ума схожу», - говорю я старшему сержанту. Помню, что во время начавшейся бомбежки мы куда-то бежим и падаем у стен усадьбы Магнушево. Все лицо и рукав у меня были залиты кровью. Оказывается, меня ранило осколком и все то время, когда мы бежали, моя рука была прижата к виску. Из усадьбы меня отправили в санбат на попутной машине.
В санитарном батальоне при осмотре врачом я стал стонать: «Доктор, больно!». А он в это время говорил напарнику, что ещё немножко и осколок попал бы в висок. Я ему опять: «Доктор, больно!». Потом невольно хватанул я его правой рукой: «Да больно же!!!». А врач: «Сестра, повязку - и эвакуировать!» И после этого меня в машину и в госпиталь, в Демблиц. В это же время почувствовал, что начал слепнуть. Пока привезли, глаза уже не видели, а уши заложило. «Ну, что? Такое ранение…», - мне говорят. Я за пистолет. А что? Мне 21 год, а я слепой и глухой. Кому я нужен?! Но ребята пистолет отобрали, а руки и ноги мои привязали к койке. Врач выругал меня: «Хоть офицер, но дурак дураком! По молодости все бывает!» А через месяц начал видеть свет. Потом нас эвакуировали в Бекетовку, в пригород Сталинграда, где лечили лучше, и я стал разбирать тени, стал появляться слух. Оттуда через Саратов, где я увиделся со своей дивчиной, я попал в резерв Главного командования в Москву. Со временем мне становилось все лучше и лучше.
«Дивлюсь я на небо да думку гадаю…»
«17 января был занят Радом. После освобождения Варшавы меня ранило в руку: перебило малую лучевую кость. Перебинтовали и поехали дальше. Перед Висло-Одерской операцией нашей части был дан приказ наступать, и к 1 февраля мы вышли в район Кюстрена и форсировали Одер. На Одерском плацдарме меня ранило шестой разв живот. Раз в Сталинграде, два раза на Украине, в Польше, пятый раз на территории Германии, а шестой раз под Берлином. И отправили меня в Найдамм, затем Конин, Лодзь, Москва и Горький».
Потом Николая Щурия и других раненых вывезли с эвакогоспиталем в Москву, которая не приняла и направила в Горький. С месяц он пробыл там. Военная комиссия хотела списать, но Николай Георгиевич отказался: «Я еще на Дальний Восток поеду!» На это ответили, что с таким ранением армия ему будет в тягость, и отправили на неделю-две домой.
1945-ый
«Навестив в Саратове девушку, я поехал домой в Урюпинск, - рассказывает Николай Щурий. - Дома меня встретили со слезами на глазах. Я ведь и пропавший без вести был и погибший был. Похоронка родным пришла после Сталинградской битвы. Ещё в январе-феврале 1943 года, когда я заехал домой в Урюпинск, мне показали извещение о том, что я погиб, от 1942 года. А извещение пришло в августе 1944 года после взятия Магнушевского плацдарма.
«Живой?!» - говорит мать. «Живой! - отвечаю. - Все нормально, все хорошо». Родные рассказали, как встречали День Победы дома: «Зашипел репродуктор, все выскочили на городскую площадь, обнимались, целовались и звучали речи. Урюпинск – это же центр хоперских казаков. Кто с самогоном, кто с ковшом. Пошло дело… Но когда через два часа эйфория немного прошла, огляделись – мать честная, - все в нижнем белье, и побежали по домам переодеваться».
А в сентябре 1945 года наш ветеран получил приказ по Северо-Кавказскому военному округу о том, что гвардии лейтенанта Щурия Николая Георгиевича уволить из рядов как инвалида второй группы.
«Значит, это моя судьба, говорит ветеран. - Я живой и, значит, надо дальше жить и помогать родителям. А у меня старшая сестра и два младших брата. Надо учиться, надо работать, жениться. Ведь я родился с братом в январе. Бабка тайком от родителей понесла нас крестить в церковь. А потом мы оба заболели. Тот до года не дожил, скончался. А меня до двух лет в напаренных отрубях выхаживали. Надо было и за него жить. Ребята на войне погибали – за них кто-то же должен жить. Нет Миколы, нет Сашко… Вот были, а теперь нет. На то и война. Что говорить… Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Видно, судьбой так определено».
Память как часть патриотизма
«Что дальше? В 2013 году с 90-летним юбилеем меня поздравил Владимир Путин. В том же году мы были на приеме в Георгиевском зале Кремля. Я сам подошел к президенту, представился. «У нас с вами был общий товарищ – Валентин Иванович Варенников. Я с ним воевал как со старшим лейтенантом… В своем послании вы сказали много хорошего, и от всех ветеранов, от всех жителей мы бы вас, Владимир Владимирович, поблагодарили, если бы все то, что вы сказали, в ближайшее время притворилось бы в жизнь. Трудно, но можно», - сказал я и вручил президенту две картины от учащихся школы № 76.
Сейчас мы много говорим о патриотизме, а тогда мы не слышали этого слова, но говорили о любви к ближнему, к семье, о дружбе, о земле, по которой ходим. В наше время работали кружки по искусству, науке и военному делу. Занимались там не по принуждению, а по желанию и интересу. Мы воспитывались на таких книгах, как «Детство Темы», «Как закалялась сталь», «Рожденные бурей» и «Овод». А сейчас даже экскурсоводы в музее зачастую не знают истории. Например, говорят: «Командир 35-й дивизии погиб, а его тело утонуло при переправке через Волгу». Рядом стоящему председателю Совета ветеранов 35-й дивизии я говорю: «Старшина Георгий Мухальченко, ты оказывается погиб! Прохорова, тебя тоже нет уже!» (Прохорова – председатель Совета ветеранов 35-й дивизии города Житомира, во время войны фельдшер). Я говорю: «Как же так? Взялся за гуж, так выясняй всех выживших!» Владимира Глазкова – того самого командира 35-ой дивизии все-таки переправили и похоронили на левом берегу, а после войны перезахоронили в Комсомольском сквере Волгограда.
В музее Сталинградской битвы под стеклом висит пробитая 164-мя осколками шинель нашего генерала Глазкова. И всё. Поисковая группа Саратовского сельскохозяйственного института под руководством Валентины Нефедовой обратилась в областной военкомат с запросом, где сказали, что 35-я дивизия погибла вся, и сведений никаких нет. А поисковики только участников боев в Сталинграде в составе 35-й дивизии нашли 1800 человек по всему Советскому Союзу.
Мирная жизнь
После войны Николай Щурий приехал в Саратов и устроился работать в областной отдел культпросветработы инспектором по клубам и избам-читальням. Женился. В 1946 году поступил учиться заочно на исторический факультет СГУ. Работал заместителем заведующего городским отделом культпросветработы, главным инспектором по библиотекам и Домам культуры. В 1952 году вел уроки истории и советской Конституции. В школе № 30 работал заместителем учебной части, а затем и директором перерастковой школы № 38. С 1960 по 1987 годы - директор вечерней школы № 28. В 1978 году Николаю Щурию было присвоено звание «Заслуженный учитель РСФСР». С 1987 по 1992 годы он работает инспектором по кадрам Октябрьского района. С 1961 года по предложению Советского комитета войны и ветеранов службы с участием Валентина Ивановича Варенникова организовали Областной комитет ветеранов войны, а после и Городской ветеранский комитет, а также секции: «Юных моряков», «Участников парада 1945 года», «Ветеранов Сталинградской битвы», «Защитников саратовского неба». С 1997 по 2013 год проработал первым заместителем председателя Областного комитета ветеранов войны и военной службы. Все годы гражданской жизни активно участвует в ветеранском движении, постоянно выступает среди молодежи с воспоминаниями о войне, с лекциями о принципах нравственности и патриотизма.
«Сила – в словах». Пермский ветеран продает на улицах воспоминания о войне 
Храбрость и солдатская смекалка. Как случай спасал фронтовиков от смерти 
Воевали не за награды. Когда Родина дороже жизни 
В разлуке с домом - четверть века... 
В Саратове побит рекорд 2016 года по числу участников «Бессмертного полка»