В городе льда и смерти. Как выживали блокадники и восстанавливались мосты

Ужасы осажденного города, голод и смерть близких... В 14 лет ленинградцу Михаилу Жукову пришлось пережить больше горя, чем другим людям выпадет за всю жизнь. Сейчас Михаилу Алексеевичу 96. Много лет он с супругой живет в Саратове. И ни на один день не забывает блокадный Ленинград и то, как в годы войны восстанавливал под обстрелами мосты, разрушенные фашистами. Об этом мы и поговорили накануне Дня Победы.

Труднее всего было жить

Ольга Трушкина, АиФ-Саратов: — Михаил Алексеевич, расскажите, где именно в Ленинграде вы жили до войны, чем занимались ваши родители.

Михаил Жуков: — Мы жили рядом с нынешним Пискаревским кладбищем, в доме 5А, квартире № 13, по улице, называвшейся тогда Пискаревской дорогой. Это сейчас там везде возвели новостройки, жилые массивы, скверы. До войны все выглядело иначе. Я окончил пять классов, перешел в шестой, но не попал в него. Мне было 14 лет. Помню, как летом в Доме пионеров смотрел спектакль «Василиса Прекрасная». Занавес закрывается, мы выходим на улицу, а на перекрестке толпится народ. Из репродуктора объявили, что началась война. Это событие запечатлено в фотоальбоме знаменитого фотокорреспондента Давида Трахтенберга «Невский проспект в дни войны и мира», указано точное время — «12 часов 15 минут 22 июня 1941 года». В толпе ленинградцев, слушающих репродуктор, можно увидеть мальчика в кепке... Это я.

Когда вернулся домой, увидел на столе записку. Отец написал, что он на трудовом фронте. Тогда сразу забирали рыть окопы. Он работал бондарем на плодоовощном комбинате: до войны делали бочки, а в войну — приклады к винтовкам, автоматам. Я помогал ему с грубой обработкой древесины. Мама до Великой Отечественной уехала к родственникам в деревню и уже не смогла вернуться. У меня был брат Борис, работавший токарем на заводе «Электросила», очень одаренный парень, учеба так легко ему давалась, и сестра Клава.

— Что было самым трудным в блокадном Ленинграде?

— Самым большим подвигом тогда было жить. Ленинград превратился в город льда и смерти. Очень суровой была зима 1941-1942 года. Суточная норма хлеба составляла 125 граммов. Этот промокший кусочек трудно назвать хлебом, столько в нем всего было намешано. Но мы ели, как конфетку. Бывает, порежешь на кусочки, запьешь холодной водой — и так до следующего утра. Нас очень выручил тот самый плодоовощной комбинат. Там раньше делали крахмал. И вот до войны картофельные отжимки уходили в отстойники, выгребные ямы. Мы разыскали с другом Сережей этот отстойник, через канализационный колодец спускались и доставали наверх эту жижу вперемежку с землей. Потом я дома эту массу жарил, она растекалась по тарелке как блины или лепешки... Ешь это — а на зубах хрустит. Ни света, ни тепла, ни воды — ничего не было. Сотни людей умирали ежедневно. Видел, как их везли на детских санках, на которых мы еще вчера катались.

Мне отчетливо запомнился случай возле Пискаревки... Идет колонна бойцов Красной армии на фронт. И стоят две женщины, крестятся, благословляют их. Слева кладбище. Колонна остановилась и все взоры — на холмы с захороненными. Как утро наступает, так мерзлую землю там рвут детонатором, а молодые девушки — они оказались выносливее мужчин — орудуют лопатами и укладывают умерших в братские могилы. Так вот, одна из тех двух женщин достает платочек, а в нем пайка хлеба, черная, промокшая... И отдает пайку бойцам. Пошла та пайка по рядам, бойцы плакали и клялись. Женщины обратились к ним: «Порвите, сынки, это проклятое фашистское кольцо». «Сделаем!» — отвечали они. И сделали.

Не успел?.. Попал под трибунал

— Михаил Алексеевич, как вам удалось выбраться из Ленинграда по «Дороге жизни»?

— В живых из моей семьи остались только я и моя сестра Клава. Как-то отец пришел уставший с работы, спросил у Клавы обо мне. Она ответила: «Миша здесь». Он кивнул, лег спать. Наутро его не стало, 22 января 1942 года. А всего через две недели, 6 февраля, умер мой брат Борис.

Мой отец был депутатом Красногвардейского района. Сестра обращалась к секретарю райкома. Ей сообщили, когда можно эвакуироваться. И вот зимой того же 1942 года мы отправились по так называемой «Дороге жизни», по льду Ладожского озера. Из Ленинграда выезжали ночью, с Финляндского вокзала, морозы держались около 30 градусов. Ехали на открытых машинах, деревянных полуторках. Мы попали под обстрел немецкой авиации. Наша машина ушла под лед. Мы оказались в ледяной воде. Спасли девушка-регулировщица с красным флажком и дорожники. Нас, голодных, опухших из-за недоедания, обогрели. Девушка-регулировщица отдала мне свой полушубок. Я в нем до поезда дошел... Не знаю, как сложилась ее судьба, но знаю, что ее звали Галиной. Спустя годы назвал в ее честь одну из дочерей. Нас эвакуировали в Костромскую область. Там встретили мама и бабушка. Их предупредили, чтобы они убирали все продукты, иначе мы с сестрой можем сорваться... И тогда смерть.

— А как вы начали возводить мосты?

— После небольшого перерыва осенью 1943 года меня мобилизовали в школу ФЗО в Ярославле (Школа фабрично-заводского обучения. — Ред.). Там меня шесть месяцев обучали, и я получил специальность «Плотник-мостовик». Затем меня в составе железнодорожных войск направили в Белоруссию, Гомель. Прямо на фронт, восстанавливать мосты. Я очень полюбил эту профессию. Победу встретил в Днепропетровске. Своими руками постиг все тонкости профессии: был арматурщиком, монтажником... Уже потом бригадиром. У каждого моста свой звук. Обратите внимание, когда поезд въезжает на мост, звук колес становится совершенно другим.

— Когда возводили мосты в прифронтовой зоне, тоже было опасно. Как вы это делали в годы войны?

— Когда немцы отступали, полностью уничтожали все мосты. Если не сделаешь в срок, будет военный трибунал. В Гомеле (Белоруссия) делали мост через реку Сож. Чтобы дело шло быстрее, строители бьют сваи, в стороне разбирается пролетное строение. Оно перемещалось на понтонах. И вот это пролетное строение нужно было установить. А тут артиллерия, фашисты били дальнобойными снарядами. И все насосы вышли из строя. Что делать? Полковник говорит нам: «Берите ведра». И всю ночь мы качали воду с реки Сож в эти понтоны, чтобы посадить пролетные части на опоры. Был приказ от Рокоссовского: «Чтобы к утру поезда шли по мосту». Утро наступило. Сперва проходит поезд с рудой. Смотрим на пролеты. Измерителями все проверяется. Все нормально. Следом идут военные эшелоны.

Дело продолжил внук

— А после войны чем занимались?

— Все тем же — возводил мосты. Много ездил по стране: Сызрань, Волгоград, Пенза... В Волгограде в «Мостоотряде» познакомился со своей будущей женой Раисой, она из семьи мостовиков. В 1954 году в Сызрани мы поженились. С тех пор и живем душа в душу. В 1957-м судьба забросила нас в Саратов. У нас две дочери — Елена и Галина, два внука, два правнука. Один из внуков пошел по моим стопам и тоже возводит мосты. Династия. Мой рабочий стаж составляет 60 лет, из них 54 года я посвятил мостостроению. В свое время окончил строительный техникум. От плотника-мостовика вырос до начальника участка. Только в Саратовской области при моем участии и под моим руководством их построено около семидесяти.

— Мост Саратов — Энгельс в их числе?

— Совершенно верно. Я делал пролеты на том берегу Волги, которые называют «птичками». Они выглядят легкими, но на самом деле каждая весит многие тонны. В то время конструкций, подобных этому мосту, не было. «Птички» находятся под напряжением, их домкратом растягивали. Не столько бетон работает, как эти канаты. Я по этому мосту проехал первым. Вез круглый стол, четыре табуретки, какую-то кадушку вот в эту квартиру на Чернышевского, которую мне предоставили одному из первых и где мы до сих пор живем с женой. Если бы здоровье позволило, и сейчас бы возводил мосты. Это моя судьба.